(сказка Надежды Юргиной)
Очарованная собственной внезапно открывшейся ей ясностью, обнаженная Мысль задумчиво рассматривала свое отражение в старых помутневших зеркалах, чье желание вырваться и отразить весь мир невозмутимо сдерживали тяжелые бронзовые рамы.
Эти проверенные временем надежные стражи всегда знали, что в мире жаждущих свободы безумцев обязательно должно быть место и для них – надежных и трезвых исполнителей закона. И что бы там не говорили за их крепкими спинами легкомысленные зеркала, они гордились своим строгим и пусть даже не всеми почитаемым предназначением.
Мысль словно видела себя впервые.
– Мир – это я, я – это мир, – медленно и тихо произнесла она, пытаясь распробовать на вкус каждый звук.
– Мир – это мы, мы – это мир, – нараспев вторили восторженные зеркала, им было так приятно быть с нею заодно.
Теперь, когда она снова видела уверенную четкость линий своего тела, теперь, когда все снова стало настолько очевидным, ей стало трудно вспоминать прежнюю себя.
Ту, которая целыми днями путалась в ненадежной компании непрерывно спорящих близнецов - Сомнений, внимательно прислушиваясь то к одному, то к другому. Ту, которая наряжалась в самые причудливые наряды, пытаясь понравиться Противоречию. Ту, что старалась сделаться безликой, серой и незаметной, прячась от Страха. Как часто она бросалась в пучину недоделанных дел, только бы убедить навязчивую подругу Тревогу в своей занятости. Пьянела всякий раз, краешком глаза замечая Любовь. Как постоянно преследуемая Смущением, она не решалась сбросить свои тяжелые одежды, и, расправив крылья, встать во весь рост напротив старого зеркала.
С одной стороны, она удивлялась произошедшей с ней перемене, но в тоже время воспринимала ее, как нечто само собой разумеющееся, принимая, как смутное воспоминание, что все это уже с ней было не раз, что все это будет, и это и есть ее жизнь. Она рассматривала крылья, понимая, что теперь она снова свободна и может летать. Ей очень хотелось расправить их, чтобы полюбоваться их красотой и силой, но ей было немного неловко перед зеркалами, которые так мечтали о свободе, надежно сдерживаемые тяжелыми рамами. Она решила повременить с наслаждениями и в последний раз мысленно вернуться в пережитое за последние годы.
– Кого хороним? – бодрый голос Ангела вырвал ее из плена воспоминаний.
Ангел был в своем репертуаре – на нем был нелепый мешковатый оранжевый балахон, на голове красовался зеленый пластмассовый дуршлаг. Увидев замешательство Мысли, Ангел поспешил добавить:
– Я сегодня – Тыковка. У них там какие-то праздники с тыквами, вот я и приволок всякого.
– Уже никого не хороним. Я вчера освободилась.
– Судя по твоему возвышенному настрою, это наверняка был Поэт!
– Судя по твоему невозвышенному настрою, на Земле как был бардак, так и останется. Хорошо еще, люди тебя не видят, а то бы потеряли последнее уважение к Небу. Равно как и надежду на спасение и лучшую жизнь.
– Ну, допустим, несколько человек меня сегодня видели. Веселые люди. Они много пили и все время смеялись, а когда они спросили меня, откуда я и как меня зовут, и я сказал им, что я – Ангел и живу на Небе, они развеселились пуще прежнего. Пришлось показать им крылья. Сначала они обрадовались и обозвали меня «Приходом», а потом почему-то расстроились, обеспокоились, стали уверять, что с наркотиками они никак не связаны, быстро засобирались и ушли, оставив дуршлаг, -– в подтверждение сказанному Ангел поднял брови и закатил вверх глаза, пытаясь обратить внимание собеседницы на свой головной убор.
– Ты хоть тыкву когда-нибудь видел? – оттаивая, Мысль добродушно улыбнулась, ласково любуясь на худощавого бледного Ангела.
Тень растерянности заставила его на мгновение нахмуриться, но уже через мгновение он виновато разводил руки и широко улыбался.
– Где уж тут. Некогда мне на тыквы смотреть. Так, выдалась пара дней, вот и оторвался. Кто Его знает, сколько теперь работать придется. Ты не слышала, какие сроки? Как я понимаю, мы в этот раз с тобой в паре? Кто он?
– Она.
– Не понял…
– Это она – девочка. Она родится в небольшой польской деревеньке, в молодой семье начинающего художника, который, впрочем, так и не станет знаменитым, но будет хорошим семьянином и любящим отцом, откроет маленький ресторанчик…
– У него свой ангел, - не очень вежливо и очень твердо перебил Мысль нетерпеливый собеседник, снимая с головы дуршлаг.
– Прости, – бросила Мысль отнюдь не извиняющимся тоном и продолжила:
– У девочки будет непоседливый характер, зато на редкость ясная голова.
– Ну, еще бы! – усмехнулся Ангел, – я даже знаю, в чей огород камень. Кстати, твоя корона слегка задела облако, не заметила?
Мысль машинально посмотрела вверх, потом непонимающе на Ангела.
– Ах, вот ты о чем. Нет, сие от нас не зависит. Голова у нее действительно будет ясная, а характер несносный, но в целом, очень занимательный. Она будет бросаться от одной деятельности к другой, далеко не всегда прислушиваясь к мнению близких, равно как и к здравому смыслу. Нас же с тобой, она поначалу попросту не будет слышать, обуреваемая противоречивыми эмоциями и бурными фантазиями, но со временем она станет мягче, задумчивее, нежнее… И… и она - долгожитель!
Последнюю фразу она сказала с нескрываемым удовлетворением, точно забила решающий долгожданный гол.
Ангел нежно улыбнулся, изящно скинул оранжевый балахон, дав свободу утомленному ожиданием перламутру своего платья, взмахнул огромными тонкими крыльями, и пространство вокруг утонуло в мягком голубовато-золотом свете с нежными розовыми переливами.
– Ты готова? – ровный голос Ангела вселял спокойствие, прозрачное лицо излучало умиротворение и любовь, а всепрощающий взгляд был способен проникнуть в каждый уголок души, отогреть каждую клеточку замерзшего земного сердца.
– Я готова, – решительно сказала Мысль и с нежностью посмотрела туда, вниз.
Там, внизу, в этот миг зарождалась крошечная веснушчатая жизнь – деловая, с бойким звонким голосом и непослушными рыжими косами в голубых бантах. По мере взросления, эту жизнь начнут одолевать сомнения. Не понимая собственных противоречий, она будет так остро чувствовать в себе стремление избавиться от страха. Как часто она будет бросаться в пучину недоделанных дел, пытаясь унять неясную тревогу.
Однажды, краешком глаза увидев любовь, она опьянеет, и земля покачнется под ее ногами. Зеркала переглянутся и засмеются тихими хрустальными колокольчиками, а стражи-рамки строго кашлянут, якобы прогоняя собственное умиление (но мы-то знаем).
Окрепнув, она познает терпение, великодушие и ответственность. А когда ее косы бесцеремонно тронет серебро, она будет задумчиво смотреть вдаль, блаженно прислушиваясь к тихому шепоту мудрости. Старость не принесет облегчения её страданиям, не прольет свет на извечные вопросы. Старость лишь научит смиренно ждать, когда Мысль на прощанье сбросит сарафан тайны, и последний миг ее жизни озарится ярким светом Понимания.
– Я – это мир, – беззвучно выдохнет едва заметная улыбка.
– Мир – это я, – задумчиво рассматривая свое отражение в старом помутневшем зеркале, медленно и тихо произнесет обнаженная Мысль, вновь очарованная собственной ясностью.
17.06.2004 1:21:36
Абрамцево
